Порфирьев Иван Яковлевич

Опубликовано 15 октября, 2009 - 19:26 пользователем Анастасия

Все мы гордимся своими земляками, ставшими известными и принесшими славу родной земле. В каждом селе, поселке, городе свои герои, свои имена, хочется надеяться, что их будем помнить не только мы, но и наши потомки. Ведь это наша история, это история нашей страны, которая и состоит из этих судеб.

Село Белая помнит и чтит память своих известных земляков - это и великий русский фотохудожник Лобовиков С.А., Герои Советского Союза: Заякин В.В., Васильев Ф.В., Снигирев И.А.- повторивший подвиг Матросова, Шуклин И.А. - матрос с легендарного крейсера «Аврора».

Мне хотелось бы рассказать о судьбе еще одного человека, с биографией и воспоминаниями, которого мне посчастливилось познакомиться. Это Порфирьев Иван Яковлевич, которого в раннем детстве перевезли в село Белая Глазовского уезда, так как батюшка Ивана в 1833 году был направлен сюда священником и священствовал до конца своей жизни. Здесь же и жил Иван Яковлевич до окончания образования в семинарии и Академии.

Иван Яковлевич родился в 1823 году - историк литературы,профессористории русской словесности, профессор Казанской духовной академии, исполнял обязанности помощника ректора, редактировал орган Академии "Православный Собеседник". Когда в Казанскую академию была доставлена, в 1855 г., Соловецкая библиотека, богатая малоизвестными до тех пор старинными рукописями, Порфирьев стал излагать в своих лекциях преимущественно результаты своих занятий древнерусской письменностью.

Эти лекции послужили материалом для известного труда Порфирьева: "История русской словесности». За вторую часть книги он получил Макарьевскую премию, третья часть - "Литература в царствование Александра I" - является лучшим пособием для ознакомления с древнерусской словесностью.

С 1886 Иван Яковлевич писал дневник о своей жизни, о людях, живших рядом с ним, есть место в этих воспоминаниях и о селе Белая, где прошло его детство, юность, здесь похоронены его родители. С этими воспоминаниями мне хотелось бы вас познакомить, так они дают возможность узнать, как же жила вятская деревня в 19 веке, какие были обычаи, нравы.

«По приезде в Белую мы остановились в казенном доме, поступившем в введение церкви после предшественника батюшки, умершего благочинного о. Феодора. Дом этот, давно не поправлявшийся и страшно запущенный, оказался чрезвычайно неудобным для нашей семьи, в которой было детей, пять человек. Другой квартиры найти было нельзя, в селе этом жили только духовные лица, и у всех был свои собственные дома, в которых они жили сами, крестьян и других людей, другого звания, не было. Это заставило батюшку позаботиться о заведении своего дома, на строение которого и были употреблены первые три года жизни в Белой.

Глазовская сторона была сторона лесная, прекрасный строевой лес находился тогда не дальше, как верст десять от Бельского села. Стоило только у лесного начальства выправить билет на вырубку известного количества деревьев, а вырубить их и вывезти в село из леса можно было посредством крестьянской помочи.

В настоящем случае крестьянская помочь состояла в следующем. Батюшка объездил несколько деревень своего прихода и просил более сильных и богатых лошадьми мужиков, сговорившись между собою, дома по два, по три, вырубить в указанном лесу по бревнышку и привезти в село. Для привозки бревен в начале зимы, по первому пути, назначался определенный день. К этому дню приготовлялось для помочи угощение: пеклись пироги, варилась каша, делалась яичница, жарилась баранина, покупалось ведро вина, приготовлялось несколько ведер пива. Этим угощением, продолжавшимся целый день, вместо всякой другой платы, и платили мужикам за их труд, за вывозку и привозку бревен. Это было, разумеется, чрезвычайно выгодно, не дороже полтинника обходилось такое бревно, которое при обыкновенной покупке стоило от 3-х до 5 рублей.

Батюшка построил отличный дом, большой, прочный и удобный для житья. Дом, действительно, и вышел такой крепкий и прочный, что спустя 30 лет батюшка говорил мне, что не привелось в течение этого времени ничего поправлять или переделывать, даже ни одной петли, крючка или гвоздя нового не потребовалось, так все устроено было крепко и из таких хороших и прочных материалов.

Матушка, любившая изящество, старалась, чтобы все было чисто и красиво, любила украшения, картины, цветы и прочее. Она убедила батюшку съездить в Вятку и купить к новоселью новой мебели, новые зеркала, половики и других, нужных для дома вещей. И он съездил и купил.

Будучи в Нолинске, он увидел в лавке Филиппова орган и вздумал купить его для своего нового дома, и хотя просили довольно дорого, именно 120 руб. ассигнациями, но он все-таки купил его, желая сделать сюрприз матушке, которая любила музыку.

Орган оказался очень хорошим, в нем было два вала, на каждом валу по 12 пьес, на одном духовные пьесы, напр., «Херувимская», «Царю небесный», «Достойно есть» и др. На другом светские: кадрили, вальсы и отрывки из разных опер.

Новоселье было устроено на широкую ногу, созвано было все село, и пировали целый день. Орган скрасил весь праздник. На нем играли и во время обеда и во время чаепития и вечерних угощений. Кроме приглашенных, на двор собралось множество народа послушать музыку, заходили и в комнаты посмотреть инструмент. Орган оказался и впоследствии весьма полезным, в нашей закупоренной домашней жизни, орудием. Он сделался заменою, суррогатом тех развлечений и удовольствий, которых у нас не было.

Когда были помочи по случаю каких-нибудь работ, играли на органе для крестьян, они любили слушать и после охотнее приходили на помочи. Слушая игру, некоторые начинали плясать и часто невпопад, когда играли не светскую, а духовную музыку. Когда приходили гости по вечерам, также играли на органе вместо разговоров, которые вести иногда было чрезвычайно трудно, и вечера проходили незаметно и приятно. Сами мы, разумеется, играли постоянно. Музыка развивала слух и вкус и удовлетворяла эстетическим потребностям. Где теперь находится этот дорогой друг и товарищ, и спутник нашей юности, доставлявший нам столько удовольствий и утешений в часы радости и веселья и в часы унынья?

В 1859 г., когда я в последний раз приезжал из Казани в Белую, он еще стоял на своем месте в гостиной, но и тогда его организм был сильно расстроен. Он сильно хрипел и свистел. Может быть, еще можно было исправить его внутренность, но негде было достать нужного для этого медика. И теперь он валяется где-нибудь в чулане наряду со всякой отжившей свой век рухлядью».

Жизнь в Белой сосредотачивалась около земли, и все духовенство Бельское занималось хлебопашеством, от казны было передано земли на каждый приход по 30-ти, кажется, десятин, а потому земля эта была черноземная и весьма плодородная, так что снять рожь, и овес особенно, было весьма выгодно. Обработка полей обходилась недорого, потому что производилась посредством крестьянских помочей: для косьбы лугов, для жнитва ржи, овса, ячменя приглашали в один день, большею частью в какой-нибудь праздничный день или в воскресенье, те или другие деревни, платили косцам или жницам опять не деньгами, а указанным выше угощением.

«Батюшку можно было назвать настоящим сельским хозяином. Он знал всякую штуку, нужную в хозяйстве. Это было необходимо, потому что село наше далеко находилось от города (на 70 верст) и в нужном каком, хоть и немудреном деле, нельзя было найти нигде никакого мастера. Сельскому хозяину в наших местностях нужно самому быть и кузнецом, и слесарем, и плотником, и печником. К такому трудолюбию, аккуратности и порядку он старался приучить и нас.

Хозяйство матушки в Белой получило также большие размеры: она завела птиц разного рода: индеек, гусей, уток и кур. Так что года через три устроилось очень порядочное сельское хозяйство.

Также матушка организовала полотняную фабрику. Из своего льна, на своих домашних станках она приготовляла множество полотна и так называемой клетчатой и полосатой пестряди. Из клетчатой пестряди шили нам всем рубашки для постоянного употребления; для праздников, для выходных случаев шили ситцевые и коленкоровые; из полосатой пестряди шили панталоны и халаты. Кроме того, из обрезков старого платья шили половики для домашнего употребления. В других местах я не встречал ничего подобного. Половики такие делали квадратные, по мерке всего пола в комнате и покрывали сплошь весь пол.

По всей Вятской губернии прежде ходило много странствующих портных. Обошьет все село такой портной и переходит в другое, обошьет другое, перебирается в третье. Из таких портных бродил по глазовскому уезду портной Михей, и между другими селами обшивал и Бельское село, и наш дом. Портной этот, несомненно, был сродни Тришке г-жи Простаковой. «Покрой» у него был самый первобытный или, лучше сказать, не было никакого покроя, но Михей нравился батюшке, во-первых, потому что шил крепко, во-вторых, брал за шитье недорого».

Бельские духовные дамы жили совершенно по простоте и старине «чуть ли еще не языческой эпохи». На Святки матушки- попадьи и матушки-дьяконицы ходили наряженными по-святочному: турчанками, татарками, цыганками и черемисками, пели, плясали.

У всех духовных во все Святки каждый вечер были игрища, на которых происходили разные святочные игры с пением разных святочных песен».

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ВЯТКИ В БЕЛУЮ.

Поступив в Вятскую семинарию, Иван Яковлевич, на каникулах часто бывал дома. Очень в ярких красках описаны эти путешествия из Вятки в Белую, так как расстояние было большое, 150 верст, и продолжались они около двух суток.

«Поездки на зимние каникулы иногда омрачались зимними холодами. Пред Рождеством почти всегда стояли сильные морозы, доходившие до 30 градусов. Приводилось просидеть в повозке на таком морозе 4-5 часов, от одной станции до другой, и хотя нам присылались из дома для дороги большие овчинные одеяла, но и они не спасали от сильного холода, так что мы иногда вылезали из повозки и пешком шли, или, лучше сказать, бежали за лошадьми версты по две, чтобы согреться от усиленного движения. Для корма лошадей нужно было останавливаться в черных крестьянских избах, в которых тогда еще не было белых голландских печей, а были трубы дымовые.

Случалось попадать на кормежку во время самой топки избы, когда она бывает буквально полна дымом и некуда от него спрятаться, тогда сидели в избе, зажавши глаза, и ежеминутно выходили для освежения дыхания на улицу. Ночевали во время дороги в таких же избах; дым и чад от постоянно горевшей лучины, которая целый вечер горела вместо свечи, стояли по всей избе густыми облаками, и спать было трудно, однако же, мы спали: утомление и молодость все побеждали и брали свое.

К большому горю, на дороге в деревнях нельзя было найти не только самовара, но и какого-нибудь чайника, чтобы в них сварить что-нибудь горячее. Но замечательно, что, несмотря иногда на сильный холод и указанные неудобства во время дороги, я не помню, чтобы кто-нибудь простудился сильно и делался нездоров. Дома же родная горячая печь, горячие блины, а еще более горячие ласки матери быстро отогревали назябших семинаристов и заставляли тотчас же забывать все дорожные неудобства»

Другой характер имели поездки на вакацию летом. На дороге от Вятки до Белой было несколько сел, в которых всегда было несколько семинаристов. Все эти семинаристы сговаривались еще задолго до вакации ехать на каникулы вместе. По дороге тянулось несколько повозок, нагруженных большими и малыми семинаристами, очень напоминавших возы переселенцев или, лучше, цыганские кибитки, шум и гам от громких разговоров и пения, вырвавшихся на свободу бурсаков далеко разносились по полям и лесам.

«Мы приезжали из семинарии на каникулы обыкновенно к тому времени, когда еще косили сено. Сено косили обычно посредством помочей, приглашая на них прихожан на день из той или другой деревни и потом угощая их за работу обедом и ужином, вином и пивом. Убирали сено уже домашними силами: работник, церковный сторож и сам батюшка, при этом сгребать сено в небольшие копны, возить его помогали и мы. Когда поспевали рожь или овес, делали так же помочи для жатвы

И мужчины и женщины приходили на помочь, как на праздники и одевались, особенно женский пол, в лучшие свои наряды, любо было смотреть, как пестрели разными цветами полосы ржи от разноцветных женских платков и сарафанов. Помочи часто бывали большие – от 30 до 40 человек. С поля к обеду и ужину они возвращались всегда с песнями. По окончании ужина начиналось настоящее веселье, пели уже не одни голосовые песни, но и плясовые песни и плясали часто дольше полуночи, так что помочи и для нас составляли большое развлечение.

С церковной точки зрения это было непозволительно, петь мирские песни и плясать, особенно в доме священника и с его разрешения, это было даже преступно. Но батюшка относился к этому разумно и снисходительно, в пении и пляске самих по себе, как выражении естественном человеческих чувств, он не видел ничего нехорошего, другое дело, если нехороши, неприличны были самые песни, но таких песен петь не позволяли, да и сами крестьяне таких песен не пели, помня, что они веселятся в доме батюшки, отца духовного.

Рядом с этим во все лето шли небольшие занятия в огороде по указанию матушки. Здесь мы пололи или выдергивали дурную траву, которая заглушала посаженные огородные овощи, поливали эти овощи, т.е. горох, репу, огурцы, мяту, ромашку и проч. Делать все это было приятно, потому что в награду за это у нас было позволено употреблять поспевающие овощи, сколько угодно.

Приятным и веселым занятием было во время каникул собирать ягоды и грибы. В окрестностях Белой особенно было много малины. Мы часто отправлялись компанией (человек пять и более) на лошадях, верст за пять и дальше, на целый день, с пяти часов утра и до восьми, девяти часов вечера.

Около леса, особенно на так называемых гарях (горелые места), нам случалось находить такие богатые ягодами места, что на одном месте в продолжение дня набирали малины 3-4 ведра. Более крупную малину отбирали на варенье. Другую сушили и для того раскладывали ее на капустных листках в печь на ночь. Часть употребляли на настойки, на наливку, наконец, смятую малину вместе с сиропом заливали в кадках отварной водой и ставили в погреб. Это называлось мочить малину. Сушеная малина употреблялась в хозяйстве в продолжение целого года, во время поста из нее варили малиновые щи с сорочинским пшеном (примечание: рис), пекли сладкие пироги. Ее употребляли, наконец, вместо чая и как потогонное средство, когда кто-нибудь делался нездоров. Моченую малину подавали на стол вместо десерта как моченые яблоки, подслащивая ее медом или сахаром, и употребляли с белым хлебом. Кроме малины много также собирали черной смородины, из которой варили варенье и делали наливки, а также сушили в запас на зиму для разного употребления в кушаньях. За ягодной порой наступала грибная пора.

Грибов всякого рода в Белой было много. Надо заметить, что в Вятке слово «грибы» – не общее и родовое название всех грибов, но частное, видовое, и обозначает только одну породу грибов, так называемых белых. Общим родовым названием грибов служило название «губы», вместо «идти за грибами» говорят «идти за губами», суп из грибов называется губницей, пирог из грибов – губником. Более всего собирали грузди и рыжики. Грузди солили и запасали на зиму, собирали все, но особенно любил их собирать батюшка, и набирал их иногда очень много. Выше всех грибов ценились рыжики. Некоторые местности Вятской губернии, и в том числе Глазовский уезд, славились прежде обилием рыжиков, которые имеют несколько иной вид и вкус, чем в других местах. Рыжики растут в еловых лесах, имеют синеватый вид и вкус, отзывающийся запахом еловых шишек. Собирать рыжики мы также ездили компанией на лошадях верст за пять. Рыжики растут сплошь большими полосами, попадаются такие полосы, что в одной можно иногда набрать целое большое лукошко. Растут рыжики большей частью под еловым хворостом и так низко в земле, что надобно ползать, и при этом иногда недостаточно только смотреть на землю, а надобно ощупывать рукой, иначе можно пропустить самые мелкие рыжики, которые особенно ценятся.

Для удобства отыскивать и выламывать такие рыжики берут с собой ножики. Крупные рыжики отбирали для соления, мелкие – отваривать в уксусе или мариновать. Маринованные вятские рыжики славятся повсюду и употребляются при больших столах и обедах как лучшая закуска, наряду с разными балыками. Матушка была большая мастерица приготовлять маринованные рыжики. Но самое большое удовольствие в каникулы доставляли поездки в деревни во время крестных ходов на поздние озими (т.е. на сев озимой ржи).

У крестьян Бельского села издавна утвердился обычай – в августе месяце, на первые озими, подымать иконы и служить молебны. Вечером, накануне назначенного священником дня, приходят в село богоносы за иконами, человек 5-10, и приносят их в деревню. На другой день утром присылают три пары лошадей с кибитками для церковного причта и одну из них – для поповых ребят, т.е. для нас. Батюшка брал с собой поочередно кого-нибудь из нас, братьев, одного или двоих. В деревне на поле, на полосах озими, устанавливались иконы на особо укрепленных для них подмостках, которые украшались деревьями: березками, рябинками, липами и разными цветами. Здесь служили общий от всей деревни молебен. Огромная толпа молящихся пред открытым небом, развевающиеся по ветру хоругви, несущийся в облака дым кадила, громко, хотя и не всегда стройно раздающиеся голоса поющих – вся эта обстановка молитвенного служения Богу в нерукотворном храме природы представляла трогательное зрелище и производила на меня глубокое впечатление. После молебна священник обходил со святою водой по первым полосам озими. Затем, после общего молебна на поле, переходили с иконами в самую деревню и служили отдельные молебны в домах тех крестьян, которые желали.

По окончании всех молебнов возвращались на поле. Затем на тех же полосах озими приготовляли длинный стол из досок. На этот столп каждый крестьянин и каждая крестьянка приносили все, что у них было приготовлено для праздника: кто плечо или грудину жареной баранины, кто вареного или жареного поросенка, кто рыбную кулебяку, жареных окуней, вареных карасей, вареную или жареную курицу, яичницу, разного рода пирожки с репой, морковью, горохом, ягодами, одним словом, стол был наполнен разнообразными кушаньями. Во главе стола садили, разумеется, батюшку с причтом и поповых ребят, а потом садились старшие и большаки деревни, женщины за стол не садились, а ходили вокруг стола и угощали. Нам постоянно подкладывали из кушаний того, что было послаще: разных пирожков, ягод, меду и проч., и мы так наедались, что такое угощение только на свежем воздухе могло происходить благополучно».

«В Бельской церкви с давних пор находилось резное деревянное изображение или статуя Николая Чудотворца, к которой крестьяне питали самое суеверное обожание. Но так как в нашей православной церкви запрещено употребление резных изображений или статуй святых, то благочинный, узнав об этом, приказал Бельскому духовенству вынести из церкви статую Николая Чудотворца в подвал. Услышав об этом, крестьяне подняли настоящий бунт, и духовенство нашло вынужденным поставить опять Старичка Николу в церкви. Подсвечник, поставленный перед Старичком, всегда был полон свечами, более чем перед другими иконами, пред Старичком постоянно служили молебны. Но вся сила суеверного почитания статуи Николы Чудотворца обнаруживалась во время крестных ходов с иконами на озими. Каждая деревня непременно хотела, чтобы на молебен приносили к ней статую Старичка, иначе не хотела служить и молебен. Так как такие требования заявлялись от разных деревень из трех приходов и удовлетворить их было нельзя, то для избежания ссор между деревнями разных приходов духовенство условилось и постановило, чтобы Старичок в один год ходил с иконами в одном приходе, в другие годы – в другом, третий – в третьем. Но при этом позволялось в известный день брать Старичка и в неурочный приход, если не было требования в этот день в приход урочный».

«Для Бельской церкви нужно было купить новое Евангелие напрестольное и потир. Духовенство предложило прихожанам сделать пожертвования на эти предметы. Пожертвования начались, но шли очень тихо и были незначительны. Батюшка или другой священник вздумал предложить завести еще новый колокол. «Вот в Ухтыме, – сказали они, – какой славный колокол в 500 пудов, звонят, так и нам слышно, а чем Ухтым (село в 50 верстах от Белой) лучше Белой. Только, видно, усердия там больше».

Быстро стали увеличиваться пожертвования, и в непродолжительное время денег было собрано так много, что на них оказалось возможным не только завести колокол, но и купить напрестольное Евангелие и потир и сделать разные поправки в церкви».

Вот так жила деревня в прошлом: было место и труду, и веселью, и вере. И благодаря воспоминаниям Порфирьева Ивана Яковлевича «Краткая записка о моем роде племени и о моем домашнем воспитании и учении в духовном училище, Семинарии и Академии», которые он начал писать в Васильево (Татарстан) 10 июня 1886 года, и продолжал, составлять их до конца своих дней, мы можем окунуться в жизнь и быт наших предков.

Как заботились люди о жизни своего родного села, о его внешнем, духовном облике. Как не безразлично было человеку, где он живет, как он живет, как ведет хозяйство. Наверное, понимали, наши праотцы, что пока жива деревня, будет дышать и Русь.

Анастасия Югова (Снигирева)

Земляки

Деревни, сёла, поселения района:

Белая