Шмелёва Валентина Филипповна

С интересными людьми сводит порой нас судьба. Вот и я познакомилась нынче осенью с Валентиной Филипповной Шмелёвой. В больничной палате все восхищались этой бабушкой: девяносто лет ей не дашь, женщина ещё хоть куда! Неунывающая, живая, интересная собеседница. Живёт одна в своём небольшом домике, беспокоится о детях и внуках, обо всём имеет своё мнение. Вот только слух подводит. А ведь на войне ей он, ох как! был нужен: она была телеграфисткой. Слушали мы её рассказ, и, словно наяву, видели всё пережитое этой мужественной женщиной...

В мае 1942 года вызвали восьмерых фалёнских девушек в военкомат, увезли в Киров. Валю отправили в Ленинград. Ехали в теплушках. Однажды на  узкоколейке, на объездной дороге через болото, паровоз резко затормозил, все выскочили и побежали в заросли – так впервые попали под авиобомбёжку. Но все остались живы.

«Привезли к Финскому заливу, а дальше нужно было идти пешком, – вспоминает Валентина Филипповна, – Навстречу шли измождённые люди – старики, дети, а мы ещё из дома с сухарями в котомках. Поселили в Ленинграде, позвали обедать и дали маленький кусочек чёрного хлеба и немного горохового супа. Солдаты стояли в очереди к котлу худые, а мы, как пышки».

После комиссии распределили в связь, место дислокации – Кронштадт. Дошли до Лисьего носа пешком по шпалам, и вдруг – самолёт! Опять пришлось бежать в спасительные кусты. К Финскому заливу был только один проход, по которому пробираться следовало по ночам. Переправились в финской барже, человек 250. Приказано было соблюдать строжайшую тишину: «Если кто пикнет – сразу расстрел!» Ничего, всё прошло удачно, нас провезли, высадили на берег, где по траншее добирались до крепости. Три недели училась на телеграфистку: надо было отлично знать азбуку Морзе, уметь отправлять телеграммы. Направили служить на Ладогу. Добирались туда по Мариинским каналам. Когда пришли к морю, увидели страшную картину: бомбами разбито четыре корабля, очень много краснофлотцев лежало на берегу. С утра до вечера перетаскивали раненых, и через каналы тянули на плотах по верёвке от берега до берега. Стоны, кровь. У одного бойца кишки выехали, он просил: «Добейте!», и когда донесли его до госпиталя, умер.

 Ладогу очень сильно и часто бомбили, каждые 2-3 часа. Особенно страшно было, когда пускали с самолётов пустые дырявые бочки. Они так выли, что волосы дыбом вставали! Наши зенитки стреляли по ним. На острове Сухо, например, стояли тридцать солдат. Они никого не подпускали к Ленинграду. Сколько в Ладоге моряков, техники, до сих пор, наверное, всё на дне!

 Сначала было очень страшно жить под бомбёжками, а потом привыкли. Приходилось дежурить в наряде, пропускать по паролю, ходить по своему участку один километр, пока не сменят. Были пойманы три предателя. Знали на маршруте каждый кустик. Однажды заметили какое-то изменение в ландшафте: появились незнакомые кусты. Оказалось, что там прятались немецкие парашютисты.

До командного пункта было три километра, ходили на вахту по трое: шифровальщица, телефонистка и телеграфистка. Иногда связь терялась, тогда командир майор Кропачев посылал с донесением в штаб. «Идёшь и думаешь: «Хоть бы не бомбили!». Однажды один снаряд упал в болото, не разорвался, а мы легли в тину, пришли на КП – одни зубы белеют. Командиры были хорошие: начальник связи Бузин, начальник Ладожской флотилии – Амром. Его хотели перевести в другую часть, так краснофлотцы встали стеной: «Не отдадим!», - и отстояли. А вот старшина отделения был такой враг! Его перевели в другую часть, дали ему старую лодку, так и не доплыл, утонул.

Уставали очень. С вахты придёшь, не всегда и отдохнёшь - будят на работы: расчищали завалы после бомбёжек; рубили капусту, солили в большие чаны (человек восемь ходили кругом по нему в кирзачах, утаптывали); стояли на входе под грибком, через три часа сменяя друг друга».

Перенесла там Валентина желтуху, лечили в санбате.

Иногда приезжали артисты. Шульженко с бригадой два раза была, выступали в столовой. Да и у краснофлотцев были гитара, гармошка, по вечерам пели военные песни.

Однажды выстроили всех и объявили, что блокада снята. Сколько радости было, не передать! «Стали кормить по нормам, – вспоминает Валентина Филипповна. – Гречневая каша такая вкусная, рассыпчатая была, и как кок её варил?! Давали нам и наркомовские 100 граммов, но мы меняли их на шоколадки. Я была уже в звании старшего краснофлотца. Одежда была по морскому уставу: юбка, форменка рабочая и парадная, берет, сапоги, портянки, шинель, а зимой на вахту давали шубу. Из девушек только одна курила, была отчаянная, никого не боялась.

Однажды командование решило показать Ленинград, – возили по городу на машине, по Невскому проспекту.

В части познакомилась со своим будущим мужем, москвичом. Расписали нас на Ладоге в ЗАГСе в апреле 1944 года. Миша нашёл свидетелей. Была я Казакова, стала Шмелёва. А когда вернулись в часть, нас поздравили перед строем, объявили мужем и женой и в подарок дали новую форменку. Демобилизовалась следующей весной, уехала домой одна. В Фалёнках было много ленинградцев, все ждали со дня на день Победу, и когда объявили её, все радовались, обнимались. У мамы на квартире жил раненый эстонец, он уехал домой и писал письма, но мы не понимали ни слова. Много лет переписывалась с фронтовой подругой, Кирой Чумаковой из Подольска».

Муж приехал к ней в 1946 году. После войны тоже трудно жилось. Работала в райфо, госбанке, более тридцати лет в больнице санитаркой и в регистратуре. Имеет 15 наград.

Вырастила Валентина Филипповна двух дочерей и сына. Подросли и внуки-правнуки. Сейчас навещают её, помогают, зовут к себе, но не хочется ей уезжать из родного дома, ведь вся жизнь прошла в Фалёнках, всё здесь дорого, за всё заплачено военной её молодостью.

И.А. Лыскова, с. Белая.